Рэндл говорил искренне. Он знал, что между тайной связью на стороне и гласным разрывом с женой — огромная разница, и боялся последнего по множеству причин. Но в то же время в нем жило, словно пронзая его дрожащим лучом света, чистое желание все разрушить, не оставить камня на камне. Чистота этого желания пленяла его. Ему страстно хотелось объяснить Линдзи, как ему нужно, чтобы она заразила его своей раскованностью. Его крошечная чистота тянулась к её необъятной чистоте, как к почве, из которой сама родилась, и он без слов боролся с Линдзи, как мистик борется с богом.

— Каким образом ты разберешься с женой — это твое дело, — сказала Линдзи. — Я не желаю об этом слышать.

— Почему это всю черную работу я должен проделать один?

— При условии, что ты ей больше не муж, — продолжала она, словно не слышала его вопроса. — Это ведь так? — Она снова повернулась к нему и смерила его жестким взглядом. В такие минуты лицо её выражало силу, перед которой Рэндл пасовал.

— Да, конечно.

— Ну вот и действуй соответственно.

— Да, ты-то честная. Ты настолько честнее меня. — Он чуть не добавил: «И сильнее», но удержался. Ему не хотелось убеждать Линдзи в её превосходстве. Пусть Линдзи, у которой он под каблуком, остается в сфере его тайных фантазий.

Линдзи улыбнулась. Всю свою силу до последней капли она вложила в эту улыбку. Другая сторона поворачиваемого винта.

— Свет ни тебя, ни меня не назвал бы честными. Хотела бы я знать, очень ли ты боишься мнения света, Рэндл?

Этого Рэндл и сам не знал. Он ответил, подражая её грубоватому тону:

— Время покажет. — И добавил: — Наверно, мы с тобой беспринципные люди?

— Мы не живем по абстрактным правилам. Но наши поступки не случайны, каждый на своем месте. Они принадлежат нам.

— Каждый на своем месте в общем узоре, — сказал Рэндл. — Да, в некой форме. Наша жизнь принадлежит нам. — И тут же подумал: какую чушь я несу. Моя жизнь уже давно не принадлежит мне. А потом подумал: но она _будет_ мне принадлежать — и почувствовал, как его пронзил тот луч света. Чтобы загладить свою последнюю фразу, он сказал: — Энн живет по правилам, и её поступки не на своих местах, они просто нигде. Это удручающее зрелище. Я даже не знаю, почему оно меня так удручает. Такая иногда нападает тоска, что жить не хочется. Энн абстрактна. — В голосе его прорвалось отчаяние. Что же, что ему в этом так ненавистно?

— Мораль всегда действует удручающе, — сказала Линдзи. С легкой улыбкой она одним пальцем соединяла мокрые круги на столе в сложный узор, похожий на розу.

— _Твоя_ мораль — нет. Она подбадривает, вдохновляет, живит. У тебя поразительная моральная твердость. Ты вся насквозь честная и подлинная. Ты для меня лучшее лекарство.

— Принеси мне ещё стаканчик, милый.

Рэндл встал и пошел к стойке. Просто выпить с Линдзи и то было блаженством. Он огляделся. В бар только что вошла новая группа посетителей. Навстречу им поднялась пожилая женщина. Перецеловалась со всеми по очереди. Они оживленно о чем-то заговорили. Рэндл смотрел на них с удивлением и любовью. Замечательные, самые обыкновенные люди, живущие реальной жизнью.

— Ты знаешь, — сказал он Линдзи, ставя перед ней стакан, — мне ужасно хочется баловать тебя. Просто не верится, что ты никогда не выезжала из Англии. Это и хорошо — подумай, сколько всего я могу тебе показать.

— Скорее, это я стала бы тебя баловать. Я бы тебе показала такое, о чем ты и не мечтал. Если ты этого заслужишь.

В её спокойном взгляде крошечной точкой мелькнула неудовлетворенность. Рэндл заметил это с радостью и одновременно от души пожалел её, поняв, что она пытается увести его от мыслей о её очень уж ограниченном опыте. Он весь преисполнился силы.

— Мы с тобой друг друга стоим, верно?

На это Линдзи улыбнулась и кончиком пальца коснулась его носа.

— Линдзи, Линдзи, — проговорил он, задыхаясь от нежности, — скажи, ведь это начало чего-то? Мы с тобой уедем?

— Не знаю. Я ведь тебе сказала — это надо заслужить. И не забывай, пожалуйста, что нам очень хорошо и так.

— Да, нам, конечно, хорошо, — произнес Рэндл осторожно. Он не был уверен, насколько серьезно она говорит, и не хотел ошибиться. — И однако же я медленно, но верно схожу с ума.

— А я нет! — Линдзи с притворным высокомерием надула губки.

— Но ты уйдешь со мной? — Он жаждал, чтобы она его подстегнула. — Ради бога, Линдзи, ведь ты меня любишь?

Она нахмурилась, и он, умоляюще глядя на нее, прочел в её глазах страшный своей прозаичностью ответ.

— Деньги, — сказал он. — Да.

Линдзи кивнула.

— Да, продолжал он, — деньги нам нужны. — Он не стал оскорблять её словами: «Я могу заработать денег, если ты мне поможешь». Такой женщине этого не скажешь. Оборот, который приняла их беседа, отрезвил его, но холодное прикосновение пусть даже враждебной действительности после бестелесных фантазий всего прошедшего года приятно возбуждало. Наперекор всему в нем забрезжила надежда.

Не уступая Линдзи в цинизме, который пьянил не хуже нежнейших любовных шуток, он спросил:

— Капитал её достанется тебе?

Линдзи чуть улыбнулась понимающе и нащупала под столом его руку.

— Только если я пробуду с ней до конца.

— А конец близко?

Она пожала плечами.

— Она, мне кажется, притворяется старой, — сказал Рэндл, — а на самом деле не так уж стара. По-твоему, она больна чем-нибудь?

— Ничем она не больна. Проживет сто лет.

— Гм, — сказал Рэндл. — Тогда надо нам подумать о чем-нибудь другом.

— Это тебе надо подумать о чем-нибудь другом.

— Славно ты мне помогаешь, черт побери. — Он сжал её руку. — Скажу тебе одно. Мы должны сойтись, дорогая, и очень скоро, иначе я умру от нереальности. Вы вдвоем умудрились превратить меня в какую-то фикцию. Я должен тобой овладеть, Линдзи, иначе я просто перестану существовать. Так что я предлагаю такую программу: сперва мы сойдемся, потом я как-нибудь раздобуду денег, потом мы подумаем, что делать дальше.

— Нет, — сказала Линдзи, отнимая руку. — Программа такая: сперва ты думаешь, потом добываешь деньги, потом мы сходимся.

— Так, — сказал он, — ты, значит, решила применить пытку? — Его трясло, но он обожал её за это. — Да?

Она ответила сердито:

— Да, если ты этого пожелаешь.

Пожелает, пожелает! Он покорно пробормотал:

— Мучительница…

— Да не будь ты таким слабым, Рэндл, — сказала Линдзи раздраженно и посмотрела на часы. — Пора нам идти домой.

— Уже? О господи! — Он глянул на неё исподлобья. — А что, если я теперь же уведу тебя, просто не пущу домой?

— Не можешь, — ответила она просто и встала.

Это было так верно, что Рэндл даже не дал себе труда задуматься, в каким смысле это верно. Как пришибленный он вышел вслед за нею из бара.

— Не вешай голову, — сказала Линдзи, беря его под руку. — Так или иначе, ты же должен подумать. Должен подсчитать издержки. Может быть, окажется, что я тебе и не нужна. Ты только вспомни, сколько в Грэйхеллоке чудесной мебели!

— Дрянь ты, — тихо сказал Рэндл. — Я день и ночь подсчитываю издержки. Миранда. Остальное. Я все подсчитал, и ты мне нужна — и отлично это знаешь.

— Миранда, — повторила Линдзи. — Да. — Она глубоко вздохнула и крепче оперлась на его руку.

Он знал, что она боится этой темы, и сразу всполошился, не спугнул ли её. Он не хотел, чтобы по его милости в её сознании осталась заноза, которая могла бы постепенно обрасти неприязнью к нему. Он сказал:

— Это не страшно. Миранда почти взрослая, и к тому же очень неглупый человечек. Вот увидишь. Она тебе понравится, и ты ей тоже.

— Сомневаюсь, — сказала Линдзи. — Ну да это неважно. Право же, это неважно.

Они дошли до её дома и остановились в темном подъезде. Он взял её за обе руки, посмотрел на нее, потом крепко обнял. И, едва удержавшись, чтобы громко не застонать от желания, спросил себя, почему в этот заветный час согласился пойти с нею в бар, а не увез её на такси в свою квартирку в Челси. Но и этого он по каким-то неисповедимым причинам не мог сделать. А потом она прильнула к нему, и он почувствовал такой недвусмысленный отклик на собственную страсть, что все остальное исчезло.